Восприятие соперника в шахматах

,

в

Психологическая подготовка шахматиста Глава из книги Н.В. Крогиуса «Психологическая подготовка шахматиста», с некоторыми сокращениями Текст представлен для ознакомления. Любое использование в коммерческих целях запрещено.

Мерное тикание часов. За доской — двое. Вот один из них коротким и энергичным жестом передвигает фигуру. На его лице угрюмая непреклонность — взор магнетически прикован к квадрату черно-белых клеток. Другой же весь в движении — он то бросает настороженные взгляды на противника, на часы, то в сторону зрителей, теребит волосы, откидывается на стул и наконец, как-будто спохватившись, порывисто делает ход.

Подобные сцены можно наблюдать чуть ли не в каждом турнире. Очень выразительно и по-разному проявляется в борьбе состояние шахматистов. Часто поведение соперников интересует зрителей не менее, чем положение на доске. По внешнему виду шахматистов судят и о позиции. Например, тревожный взгляд, стоящая рядом чашка остывшего кофе создают у болельщиков впечатление, что дела у этого шахматиста плохи.

Однако интересна не только реакция зрителей. Для шахматиста-практика большое значение имеет ответ на вопрос: представляет ли какую-либо ценность информация о внешности противника? Можно ли по лицу, движениям, одежде судить об игре, эмоциональном состоянии, намерениях противника?

Единого мнения на этот счет нет. Мы предположили, что сочетание непосредственного наблюдения с другими методами подготовки может служить важным, а иногда и решающим условием разностороннего и объективного понимания противника. Для проверки этого предположения был проведен сравнительный анализ игры шести выдающихся шахматистов — Чигорина, Тарраша, Ласкера, Рубинштейна, Капабланки и Ботвинника — с соперниками гроссмейстерского класса. Конкретная цель исследования состояла в выяснении влияния на спортивные результаты отсутствия опыта личного общения (при первой партии) или наличия такового (в последующих встречах с тем же противником). Среди выбранных шахматистов Ласкер и Ботвинник зарекомендовали себя специалистами глубокой психологической подготовки, а остальные, напротив, известны тем, что на индивидуальные особенности противника обращали гораздо меньше внимания.

Мы анализировали результаты, показанные этими шахматистами в годы их наибольших успехов. Из анализа видно, что для Чигорина, Тарраша, Рубинштейна и Капабланки их первое знакомство за доской с гроссмейстерами оказалось в общем более удачным, чем последующие партии. Это обстоятельство, по-видимому, не имеет иного объяснения, кроме того, что они в меньшей степени, нежели их противники, использовали для будущих встреч впечатления, вынесенные из первых личных контактов за доской.

Сохранившиеся материалы подкрепляют обоснованность такого заключения. В период своих наивысших достижений Капабланка резко отрицательно относился к индивидуальной подготовке. Рубинштейн указывал, что он сражается против белых или черных фигур и личность противника не имеет при этом никакого значения. Тарраш видел в шахматах прежде всего интеллектуальную задачу, решение которой не зависит от характера шахматиста, а всецело подчиняется незыблемым правилам. Не уделял должного внимания изучению соперников и Чигорин. Наиболее яркие тому примеры — проигрыш Стейницу (23-я партия матча 1892 г.) и Яновскому (Гастингс, 1895). В то же время Чигорин не имел себе равных в области «чистого» анализа, когда понимание индивидуальности противника не имело столь важного значения. Напомним о его блестящих победах над Стейницем (матч по телеграфу, 1890-1891) и Ласкером (тематический матч, 1903).

«Психологи» Ласкер и Ботвинник значительно улучшили результаты своей игры в последующих встречах по сравнению с первыми. Несомненно, одно только знание опубликованных в печати партий, не подкрепленное наблюдениями за конкретно-психологической обстановкой, в которой эти партии игрались, невыгодно сказывалось на результатах первых встреч. Так, например, Ласкер потерпел поражения в первых партиях против Маршалла и Рубинштейна, хотя в дальнейшем играл с ними весьма успешно (20 очков из 27 возможных).

Совершенно справедливо отмечал Зак: «Но для того чтобы правильно разрешить проблему каждого из своих противников, Ласкеру недостаточно было познакомиться с игранными ими ранее партиями. Очень важно было знать характер и темперамент этих людей, их склонности и привычки, их режим, поведение за шахматной доской и в жизни — одним словом, все то, что можно было выявить только при личном общении с ними. И неудивительно, что первые встречи с сильными шахматистами всегда были для Ласкера самыми’ трудными и часто заканчивались его поражением».

Также и у Ботвинника «заочные» способы изучения противника неизменно дополнялись и обогащались данными наблюдений. Более понятными в этом свете представляются успехи Ботвинника в матч-реванше с Талем (1961) Ботвиннику понадобился определенный срок личного общения с ним в процессе напряженной матчевой борьбы, чтобы глубже понять характер соперника.

Для выяснения вопроса о том, какое значение придают шахматисты восприятию противника, был также проведен опрос почти ста мастеров и гроссмейстеров. Ответы были разными. Были, например, такие: «стараюсь противника не замечать», «внешние проявления поведения противника во внимание не принимаю, учитываю только’ положение на доске».

Однако почти 80% опрошенных положительно отозвались о пользе наблюдения за противником. «Всегда стремлюсь замечать все эмоциональные нюансы в поведении соперников», — ответил гроссмейстер Гуфельд. Некоторые шахматисты даже проводили длительные наблюдения за будущим противником. Например, Петросян побывал в 1965 г. в Тбилиси на матче претендентов. Бронштейн при подготовке к матчу с Ботвинником (1951) прибегнул к оригинальному способу — изучению противника по фотографии. Он повесил портрет Ботвинника над своей постелью!

Все это говорит о том, что и в шахматах старая истина «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», указывающая на роль непосредственного наблюдения, имеет веские основания.

Использование шахматистом только методов кабинетной подготовки, стремление «не замечать противника» превращают живую партию в своеобразное состязание при переписке с соответствующими психологическими особенностями заочной игры. Не принимая в расчет личности противника и конкретной психологической обстановки борьбы, такой шахматист значительно обедняет свои возможности. * В то же время нельзя видеть в наблюдении волшебную палочку-выручалочку, всегда достаточную для правильного понимания соперника. Непосредственное наблюдение может принести пользу лишь г том случае, если оно сочетается с другими методами изучения противника, прежде всего с анализом его партий. Результаты проведенного нами опроса показали, в частности, что наблюдение принесло пользу в первую очередь тем шахматистам, которые сочетали этот прием с другими методами индивидуальной подготовки. Укажем и на рассмотренные выше результаты первой и последующих встреч Чигорина, Тарраша, Рубинштейна и Капабланки с гроссмейстерами. Вполне вероятно, что в некоторых случаях они пытались распознать смысл внешнего поведения противника, но эти попытки не дали особого эффекта из-за их отрицательного отношения к другим методам психологической подготовки.

Познакомимся теперь с конкретными примерами наблюдений за внешностью противника. Приведенные материалы собраны путем опроса и наблюдений или взяты из литературных источников.

Большое внимание обычно уделяется выражению глаз. Любопытный эпизод произошел на турнире претендентов в Кюрасао (1962). Для встречи с Фишером Петросян приготовил старинный и не пользующийся в наше время репутацией надежного вариант Мак-Кетчона во французской защите. В. Васильев писал: «Когда Фишер увидел, что Тигран избрал неожиданное и трудное для себя начало, он даже обиженно взглянул на противника. Петросян перехватил этот взгляд и внутренне поздравил себя с психологической удачей». Взгляд Фишера выдал его стремление немедленно наказать противника за проявленное «неуважение» и показал несколько самонадеянное отношение к дебюту, выбранному соперником. Надо сказать, что «взгляд не обманул»: Фишер импульсивно и не лучшим образом провел дебют, расстроился и в конце концов проиграл.

Григорян рассказывал, что в позиции, где вся борьба, казалось, еще была впереди, его насторожило беспокойство, появившееся в глазах Лутикова (полуфинал первенства СССР, Пермь, 1971). Он стал искать более решительных продолжений и вдруг увидел то, чего опасался противник. Оказывается, нашелся форсированный путь к выигрышу.

Часто состояние шахматиста отражается в мимике. Внимательно следил за мимикой противника Фишер. Есть фотография, на которой он снят за первой партией матча с Б. Спасским. Фишер сидит, обхватив лицо руками, но между пальцами оставлены «бойницы» для глаз, которые внимательно изучают не столько позицию, сколько склонившегося в раздумье над доской соперника. В книге Фишера «Мои 60 памятных партий» есть ряд ссылок на наблюдения, сделанные во время игры: «Я мог видеть по выражению лица Смыслова, что он уже считает свою позицию проигранной».

Данные о состоянии противника дают наблюдения за изменениями его дыхания. В особенно напряженные моменты борьбы многим шахматистам в буквальном смысле труднее дышится. У гроссмейстера Суэтина в такие моменты начинается кашель, вызванный отнюдь не простудой. Затруднения с дыханием при волнении можно заметить у Тайманова, Савона, польского мастера Костро, Дорошкевича и других.

Довольно часто обращают внимание на изменение кровообращения. Дорошкевич рассказывал, что когда он играл с Зильберштейном (Пермь, 1971), то заметил, что у противника внезапно покраснели уши. Дорошкевич посчитал, что ситуация на доске показалась Зильберштейну в этот момент крайне неприятной. Впоследствии выяснилось, что его предположения были правильными.

Вспоминается, как необычно бледен был Савон в заключительных турах 39-го чемпионата СССР. Несомненно, бледность выражала напряженность его душевного состояния.

В некоторых случаях информацию об эмоциональном состоянии шахматиста дают другие внешние изменения. В партии Таль-Панно (Порторож, 1958) черные хорошо вели длительную острую игру, но в последний момент допустили ошибку. Кобленц объясняет ошибку Панно усталостью: «По лицу Панно струились капли пота».

В какой-то степени сигнализируют о настроении даже волосы. У Полугаевского в трудные моменты они чаще всего растрепаны, а когда прическа не нарушена, то можно не смотреть на доску — опасности нет!

Большую информацию можно получить, наблюдая движения шахматистов во время игры. Например, ходьба. По походке прогуливающегося в ожидании хода партнера-шахматиста можно кое-что узнать об его эмоциональном состоянии. Ботвинник вспоминал: «В сложной позиции, сделав ход, Алехин обычно вставал и начинал, словно коршун, кружить вокруг столика».

Не менее выразительны жесты шахматиста. Так, во время партии с Глигоричем (Амстердам, 1954) Найдорф в цейтноте вдруг поставил под удар пешку. Он тут же судорожно схватился за голову и затем потянулся рукой назад к пешке, как бы собираясь взять обратно ход. Не имея большого запаса времени на обдумывание, а также полагаясь на честность «жестов отчаяния». Глигорич тотчас же «схватил» подставленную пешку и… быстро проиграл! Оказывается, Найдорф задумал хитрую ловушку и для усыпления бдительности противника разыграл всю эту пантомиму, этичной которую, конечно, не назовешь. Но, безусловно, жесты информируют не только о подобных трюках. Борисенко при возникновении чувства неуверенности обычно разводит руками, Фурман любил медленно тянуться к фигуре, как будто бы намереваясь сделать ход, а затем вдруг быстро отдергивал руку и погружался в длительное размышление.

Любопытно, как по-разному в зависимости от эмоционального состояния шахматиста передвигаются им фигуры на доске. В трудные цейтнотные минуты (вернее сказать, секунды) начинают слегка дрожать руки у Савона и Полугаевского. У некоторых плавные, мягкие движения сменяются резкими, как в боксе, ударами по доске.

Когда настроение хорошее, Гуфельд аккуратно ставит фигуру прямо в центр клетки, но стоит только возникнуть неуверенности, как красота геометрических пропорций тотчас же нарушается — фигура ставится чуть ли не между клетками доски. Таль говорил, что он почувствовал «глухую ярость» Смыслова по тому, как он старательно «ввинчивал» фигуры в доску (III круг, турнир претендентов, 1959).

В общем, немало может поведать о противнике даже, казалось бы, такой незначительный факт, как процесс передвижения фигуры по доске.

Беспристрастными свидетелями страстей, обуревающих шахматистов, являются бланки с записями партий. Я не раз замечал, как Смыслов, почувствовав озабоченность, взамен прежних плавных движений для записи хода полной нотацией быстрым взмахом руки оставлял на бланке короткий и неразборчивый знак. Впрочем, это характерно не только для Смыслова. У многих почерк на бланке служит верным показателем смены настроений.

Надо сказать еще об изменениях позы и осанки шахматистов. Было заметно, например, как обычно чуть сутулившийся Нежметдинов немного привставал со стула, когда надвигался кризис, как теряли в такие моменты свою бравую осанку Штейн и Гипслис. Петросян любит прогуливаться со скрещенными на груди руками. Систематические наблюдения показали, что эта поза сохраняется лишь тогда, когда «на Шипке все спокойно». Изменение позы сразу выдавало его обеспокоенность ситуацией на доске.

Показателем настроения служит также голос. У многих шахматистов излишнее волнение проявляется в переходе внутренней речи во внешнюю. За время многочисленных встреч с Дубининым я убедился, что, как только мой противник начинал проговаривать шепотом варианты и свои соображения ,о позиции, это означало: он предельно устал.

При появлении неуверенности обычно меняются интонация и тембр голоса, речь становится более прерывистой.

Уверенность обычно сопровождается лаконичностью и решительностью речи. Когда я, предложив Нежметдинову ничью (Саратов, 1953), получил в ответ краткое и твердое «нет», то понял, что уж что-что, а уверенность у моего партнера имеется с избытком.

Говоря о внешнем выражении эмоциональных состояний, надо еще упомянуть об аккуратности внешнего вида, и в частности об одежде. Это тоже полезно принимать во внимание. Один из участников гроссмейстерского турнира в Москве (1967) рассказывал: «Мне предстояла важная партия. Противник опаздывал. Наконец он появился и, тяжело дыша, направился к столику. Обычно он отличался аккуратностью. Но на этот раз я заметил, что он неряшливо побрился, небрежно повязал галстук. Я подумал: «К настоящей боевой партии он сегодня не готов». Предположение оправдалось. Противник играл вяло, и мне быстро удалось захватить инициативу».

Итак, мы рассмотрели несколько примеров, в которых различные факторы внешности учитывались при распознавании настроения противника. Возникает вопрос: все ли указанные факторы одинаковы по своей значимости, и если нет, то какие из них наиболее существенны? А.А. Бодалев, посвятивший этой проблеме ряд интересных исследований, указывал, что в процессе общения людей их лица и особенно глаза наиболее явственно выражают внутреннее состояние. Выражение глаз и мимика лица в большинстве случаев являются главными источниками информации о противнике.

Иногда высказывается мнение о том, что наблюдение за противником во время игры неэтично. Вряд ли можно безоговорочно согласиться с этим утверждением. Конечно, должно быть осуждено назойливое поведение, отвлекающее соперника и мешающее обдумыванию. Однако здесь речь идет о наблюдениях иного рода. О наблюдениях, в которых, не пытаясь спровоцировать партнера, шахматист стремится понять то, что следует из неизбежного факта присутствия и своеобразного поведения двух людей за доской. Поэтому, как говорится, нельзя запрещать видеть то, что нельзя не увидеть.

Важнейшая практическая задача заключается в интерпретации и осмыслении полученных данных. Очень трудно на основании внешних проявлений составить верное представление о внутреннем душевном состоянии противника. «Я стараюсь наблюдать за партнером. Но результаты пока неважные. Не умею заметить главное», — рассказывал мастер Р. Часто данные наблюдения чересчур прямолинейно связываются с внутренними побуждениями шахматиста: «смотрит уверенно — значит, дебютный вариант знает». А потом выясняется, что показная уверенность была лишь «хорошей миной при плохой игре»; встретившегося дебюта этот шахматист толком не знал.

Что же можно посоветовать при анализе данных наблюдения? Следует еще раз подчеркнуть, что эти данные необходимо сопоставлять с материалом, полученным другими методами исследования. Одно только наблюдение особой пользы не принесет.

Более того. Излишнее увлечение наблюдением за партнером — дело опасное. Ведь главное для шахматиста — расположение фигур на доске. Все рассматриваемые способы изучения противника (и наблюдение за ним в том числе) призваны помочь правильно оценить ситуацию, сложившуюся в партии, но отнюдь не заменить расчет вариантов или стратегическую оценку. Никакое, даже самое проникновенное, наблюдение не может само по себе выиграть партию, оно может лишь помочь шахматисту мыслить вернее, глубже, более рационально. И об этом никогда не следует забывать. К тому же в критические моменты увлеченность игрой затрудняет планомерное наблюдение.

Однако вернемся к рассматриваемому методу.

Эффективность восприятия (и основанного на нем понимания) другого человека зависит от трех главных условий: способностей наблюдателя, особенностей жизненной ситуации при наблюдении и личности наблюдаемого.

Для успешности наблюдений необходимо познакомиться с тем, как интерпретируются наукой внешние проявления поведения человека. В некоторых руководствах по психологии бледность рассматривается как признак страха; испарина — признак гнева, смущения, нервозности; сжатие кистей, локти, прижатые к бокам, — признак нервозности и настороженности; ерзание на стуле, частая перемена позы, изменение положения ног — внутреннего беспокойства и т.д. Конечно, нельзя все подобные выводы автоматически переносить на шахматы, но знать их небесполезно.

Важно добиться того, чтобы наблюдение было целенаправленным и систематичным. Вначале не стоит разбрасываться, гораздо полезнее сосредоточиться на каком-либо одном признаке (допустим, поставить перед собой задачу — наблюдать в течение всего соревнования за жестикуляцией соперников).

Для верного понимания шахматиста его необходимо хорошо знать. Научные положения являются лишь общим ориентиром для исследователя. В каждом конкретном случае нужно учитывать индивидуальные особенности, иначе ошибки неизбежны. Так, например, бледность обычно является признаком страха. В большинстве случаев так оно и есть. Однако у Таля бледность, наоборот, часто свидетельствует о его решимости и собранности. Для многих частая перемена позы означает проявление внутреннего беспокойства. А для Тайманова это привычное занятие во время игры, совсем не связанное с волнениями.

Поэтому для успешного понимания шахматиста нужны не эпизодические, а многократные наблюдения за его поведением. Лишь тогда можно обоснованно судить о том, что означают в каждом данном случае бледность, импульсивность движений, мимика и другие внешние проявления.

Результаты наблюдения должны тщательно анализироваться и сравниваться. Это необходимо для выявления существенных элементов поведения противника.

И еще одно замечание. Тому, кто предвзято скептически относится к самой идее ценности такого изучения противника, ч любое наблюдение мало что даст. Здесь уместно привести слова одного шахматиста, адресованные группе мастеров: «Неужели вы не чувствуете того, что чувствует ваш противник? Наверное, просто не хотите чувствовать!»

Безусловно, многое в успехе наблюдения зависит от игровой ситуации. Как правило, самые напряженные моменты борьбы наиболее информативны. В таких ситуациях шахматист, даже при желании, не всегда может скрыть подлинные чувства и мысли. Как показывает опыт, ценную информацию дают наблюдения за шахматистом на финише, в цейтнотах, в кризисные моменты борьбы. Это соображение часто учитывается на практике. А. Зайцев рассказывал, что он особенно внимательно следил за поведением противников после собственного сильного хода. «Встречаясь с трудностями, — говорил А. Зайцев, — противник более откровенно выражает свои чувства».

Успех наблюдения во многом зависит от личности противника — от его умения или неумения маскировать свои эмоциональные состояния. Эффективность маскировки в известной степени определяется темпераментом шахматиста. Например, холерику, человеку сильно возбудимому, труднее скрывать свои чувства, чем уравновешенному, флегматику. Но не только природный темперамент определяет успех маскировки. Велика роль систематического сознательного контроля за своим поведением. Воспитание внешней сдержанности — сложный процесс, зависящий от развития волевых черт характера. На эту сторону деятельности шахматисты обычно обращают мало внимания. Приведем несколько высказываний гроссмейстеров и мастеров: «Маскируюсь скорее подсознательно. Если требуются усилия, не стремлюсь к сдерживанию чувств», «сознательно не маскируюсь», «я не делаю маски, так как тогда потеряю искренность в жизни» и т.д. На последнее высказывание можно ответить словами одного видного гроссмейстера: «Маскировка необходима для успеха в шахматах. Она вполне этична, поскольку шахматы — состязание, борьба».

Любопытно, что Алехин, показавший пример успешного самовоспитания, совершенно не обращал внимания на внешнюю сдержанность. Ботвинник писал: «За доской Алехин был настолько непосредственным человеком, что, задумывая какую-нибудь комбинацию, он не мог сдерживать своих чувств». То же самое можно сказать и о Глигориче. Настроение легко прочитать на его лице. Однажды он опоздал на партию с Ларсеном и не мог скрыть возникшего смущения и волнения. Ларсен мгновенно учел растерянность партнера и избрал для такого случая заранее подготовленный, но весьма рискованный дебютный вариант. Выяснилось, что Ларсен сумел верно оценить момент для применения сомнительного оружия. Глигорич не смог преодолеть волнения и проиграл, не оказав должного сопротивления.

Но если Алехин и Глигорич просто не придавали значения маскировке, то у ряда других шахматистов понимание ее целесообразности имелось, хотя успехами в этом отношении они похвастать не могли. По-видимому, неудачи маскировки объяснялись влиянием темперамента и отсутствием должного самоконтроля и систематической тренировки.

Мастер Г. указывал: «Пытаюсь скрыть свои чувства — не получается. Как только увлекусь позицией, забываю о самоконтроле». Бенко, видимо, хорошо понимал, что выразительность его поведения дает наблюдательному противнику важную информацию. Но скрывать свои чувства ему не удавалось. Поэтому в нашумевшем случае в партии с Талем (турнир претендентов, 1959), вероятно, он надел темные очки не из-за якобы гипноза со стороны противника, а скорее в целях искусственной маскировки, поскольку естественная не получалась.

Вместе с тем имеется много примеров завидной внешней сдержанности шахматистов. Невозмутимо держится Карпов. Обычно был непроницаем Керес. Ни мимикой, ни единым жестом он не выдавал своего истинного состояния. Сдержанность Кереса — результат целеустремленного самовоспитания. Правда, надо отметить, что у него эта работа облегчалась наличием уравновешенного природного темперамента.

Поэтому особого признания заслуживают удачные перевоплощения Таля. Ему, человеку по натуре очень впечатлительному, маскировка давалась, вероятно, с большим трудом. Приведем пример маскировки из практики Таля. Близок финиш турнира претендентов 1959 г. Таль на очко впереди Кереса. Играет он с Фишером. Позиция отчаянная. Стоит Фишеру найти верный ход ладьей, и положение становится безнадежным. Фишер записывает на бланке ход — увы, правильный — и «подсовывает» бланк на глаза сопернику, чтобы проверить по поведению Таля точность своего выбора. «Как тут быть?.. И когда Фишер так и впился в него взглядом, Таль с каменным лицом, на котором не шевельнулся ни один мускул, как ни в чем не бывало продолжал свою прогулку. И тогда, сбитый с толку невозмутимостью противника, Фишер сам попал в свою хитро поставленную западню», — писал В. Васильев. Фишер изменил решение и сделал другой, гораздо более слабый ход. Таль выиграл эту партию.

На межзональном турнире 1955 г. в Гетеборге встреча Иливицкий — Гимар была отложена в острой позиции с двумя лишними пешками у белых. Однако анализ показал, что играть на выигрыш опасно. Вначале Иливицкий следовал этой оценке, но затем изменил свои планы. Его ввел в заблуждение внешний вид Гимара — отрешенный взгляд как будто бы совершенно не заинтересованного в результате партии шахматиста. Иливицкий сыграл рискованно, но оказалось, что безучастный вид аргентинца был лишь маской. Гимар нашел интересные контршансы и одержал победу.

Внешняя сдержанность Кереса неоднократно способствовала его успехам. Маскировка Таля и Гимара также сослужила им полезную службу. Все отмеченные случаи маскировки вполне допустимы в шахматной борьбе. Внешнее выражение чувств сдерживается, активные же и демонстративные акции с целью внушить противнику ложные представления о своем душевном состоянии не предпринимаются.

В общем, подобная маскировка вполне согласуется с правилами шахматного кодекса и сложившимися этическими нормами.

Иное отношение должно быть к «маскировке», при которой поведение используется с целью сознательного обмана соперника, причем с применением выразительных средств, не соответствующих моральным нормам человеческого общения. Это фактически уже не маскировка, а намеренная провокация, не имеющая ничего общего с этикой шахматных соревнований.

С подобными целями часто изображается отчаяние после совершенной якобы ошибки. Это удалось Гунсбергу в одной из партий матча со Стейницем. Тот взял, казалось бы, незащищенную пешку и потерял фигуру, попавшись в прозрачную ловушку. Пока Стейниц обдумывал ход, Гунсберг горестно вздыхал, держался руками за сердце и т.д. Об аналогичном случае в партии Найдорф — Глигорич мы уже говорили.

Арсенал приемов подобного рода достаточно широк: это стук при передвижении фигур и включении часов, беспрерывные предложения ничьей, намеренная запись на бланке слабого хода, в то время как обдумывается другой ход, и т. п. Но не будем продолжать. Приведенных примеров вполне достаточно, чтобы определить правильное отношение к этому «джентльменскому набору».

Итак, мы познакомились с основными особенностями восприятия соперника в процессе игры.

Было установлено, что наблюдение целесообразно, а иногда и просто необходимо для объективного суждения о противнике. Привлечение данных наблюдения позволяет лучше понять уровень подготовленности шахматиста, его эмоциональное состояние, а также предвидеть его намерения.

Источник: Глава из книги Н.В. Крогиуса «Психологическая подготовка шахматиста», 1979